ПМ - словарь слов и понятий постмодернизма. Расширяй сознание!

ПОСТМОДЕРНИЗМ Англ. postmodernism, франц. postmodernisme, нем. postmodernismus. Многозначный и динамически подвижный в за­висимости от исторического, социального и национального контек­ста комплекс философских, эпистемологических, научно-теоретических и эмоционально-эстетических представлений. Прежде всего постмодернизм выступает как характеристика определенного менталитета, специфического способа мировосприятия, мироощущения и оценки как познавательных возможностей человека, так и его места и роли в окружающем мире. Постмодернизм прошел долгую фазу первичного латентного формообразования, датирующуюся приблизительно с конца второй мировой войны (в самых различных сферах искусства: литературе, музыке, живописи, архитектуре и проч.), и лишь с начала 80-х годов был осознан как общеэстетический феномен западной культуры и теоретически отрефлексирован как специфическое явление в философии, эстетике и литературной критике.

Сегодня кое-кто утверждает, что время постмодернизма уже закончилось и мы живем в новой культурной эпохе, но в чем состоит ее суть, мы пока сформулировать не можем. Что ж, будем ждать этой формулировки с нетерпением.

Безумие

Франц. folie, deraison. Кардинальное понятие в системе мышле­ния и доказательств М. Фуко. Согласно Фуко, именно отноше­нием к безумию проверяется смысл человеческого существования, уровень его цивилизованности, способность человека к самопо­знанию и пониманию своего места в культуре. Иначе говоря, от­ношение человека к «безумцу» вне и внутри себя служит для Фу­ко показателем, мерой человеческой гуманности и уровнем его зрелости. И в этом плане вся история человечества выглядит у него как история безумия.
Как теоретика Фуко всегда интересовало то, что исключает разум: безумие, случайность, феномен исторической непоследова­тельности — прерывности, дисконтинуитета — все то, что, по его определению, выявляет «инаковость», «другость» в человеке и его истории. Как все философы-постструктуралисты, он видел в лите­ратуре наиболее яркое и последовательное проявление этой «инаковости», которой по своей природе лишены тексты философ­ского и юридического характера. Разумеется, особое внимание он уделял литературе, «нарушающей» («подрывающей») узаконен­ные формы дискурса своим «маркированным» от них отличием, т. е. ту литературную традицию, которая была представлена для него именами де Сада, Нерваля, Арто и, естественно, Ницше.
С точки зрения Фуко «нормальный человек» — такой же про­дукт развития общества, конечный результат его «научных пред­ставлений» и соответствующих этим представлениям юридически оформленных законов, что и «человек безумный»: «Психопатология XIX в. (а вероятно, даже и наша) верила, что она принимает меры и самоопределяется, беря в качестве точки отсчета свое отношение к homo natura, или к нормальному челове­ку. Фактически же этот нормальный человек является спекуля­тивным конструктом; если этот человек и должен быть помещен, то не в естественном пространстве, а внутри системы, отождеств­ляющей socius с субъектом закона» (Foucault:1972a, с. 162).
Иными словами, грань между нормальным и сумасшедшим, утверждает Фуко, исторически подвижна и зависит от стереотип­ных представлений. Более того, в безумии он видит проблеск «истины», недоступной разуму, и не устает повторять: мы — «нормальные люди» — должны примириться с тем фактором, что «человек и безумный связаны в современном мире, возможно, даже прочнее, чем в ярких зооморфных метаморфозах, некогда иллюстрированных горящими мельницами Босха: человек и бе­зумный объединены связью неуловимой и взаимной истины; они говорят друг другу эту истину о своей сущности, которая исчезает, когда один говорит о ней другому» (там же, с. 633). Пред лицом рационализма, считает ученый, «реальность неразумия» представ­ляет собой «элемент, внутри которого мир восходит к своей собст­венной истине, сферу, где разум получает для себя ответ» (там же, с. 175).
В связи с подобной постановкой вопроса сама проблема безу­мия как расстройство психики, как «душевная болезнь» представ­ляется Фуко проблемой развития культурного сознания, истори­ческим результатом формирования представлений о «душе» чело­века, представлений, которые в разное время были неодинаковы и существенно видоизменялись в течение рассматриваемого им пе­риода с конца Средневековья до наших дней.
Подобная высокая оценка безумия-сумасшествия несомненно связана с влиянием неофрейдистских установок, преимущественно в той форме экзистенциально окрашенных представлений, кото­рую они приняли во Франции, оказав воздействие практически на весь спектр гуманитарных наук в самом широком смысле этого понятия. Для Фуко проблема безумия связана в первую очередь не с природными изъянами функции мозга, не с нарушением гене­тического кода, а с психическим расстройством, вызванным труд­ностями приспособления человека к внешним обстоятельствам (т. е. с проблемой социализации личности). Для него — это пато­логическая форма действия защитного механизма против экзи­стенциального «беспокойства». Если для «нормального» человека конфликтная ситуация создает «опыт двусмысленности», то для «патологического» индивида она превращается в неразрешимое противоречие, порождающее «внутренний опыт невыносимой ам­бивалентности»: «"беспокойство" — это аффективное изменение внутреннего противоречия. Это тотальная дезорганизация аффек­тивной жизни, основное выражение амбивалентности, форма, в которой эта амбивалентность реализуется» (Foucault:1976, с. 40).
Но поскольку психическая болезнь является человеку в виде «экзистенциальной необходимости» (там же, с. 42), то и эта «экзистенциальная реальность» патологического болезненного мира оказывается столь же недоступной исторически-психологическому исследованию и отторгает от себя все привыч­ные объяснения, институализированные в понятийном аппарате традиционной системы доказательств легитимированных научных дисциплин: «Патологический мир не объясняется законами исто­рической причинности (я имею в виду, естественно, психологиче­скую историю), но сама историческая каузальность возможна только потому, что существует этот мир: именно этот мир изготов­ляет связующие звенья между причиной и следствием, предшест­вующим и будущим» (там же. с. 55).
Поэтому корни психической патологии, по Фуко, следует ис­кать «не в какой-либо «метапатологии», а в определенных, исто­рически сложившихся отношениях к человеку безумия и человеку истины (там же, с. 2). Следует учесть, что «человек истины», или «человек разума», по Фуко, — это тот, для которого безумие мо­жет быть легко «узнаваемо», «обозначено» (т. е. определено по исторически сложившимся и принятым в каждую конкретную эпо­ху приметам, воспринимаемым как «неоспоримая данность»), но отнюдь не «познано». Последнее, вполне естественно, является прерогативой лишь нашей современности — времени «фукольдианского анализа». Проблема здесь заключается в том, что для Фуко безумие в принципе неопределимо в терминах дис­курсивного языка, языка традиционной науки; потому, как он сам заявляет, одной из его целей было показать, что «ментальная па­тология требует методов анализа, совершенно отличных от методов органической патологии, что только благодаря ухищрению языка одно и то же значение было отнесено к «болезни тела» и «болезни ума» (там же. с. 10). Саруп заметил по этому поводу:
«Согласно Фуко, безумие никогда нельзя постичь, оно не исчер­пывается теми понятиями, которыми мы обычно его описываем. В его работе «История безумия» содержится идея, восходящая к Ницше, что в безумии есть нечто, выходящее за пределы научных категорий; но связывая свободу с безумием, он, по моему, роман­тизирует безумие. Для Фуко быть свободным значит не быть ра­циональным и сознательным» (Sarup:1988, с. 69). Иными словами, перед нами все та же попытка объяснения мира и человека в нем через иррациональное человеческой психики, еще более долженст­вующая подчеркнуть недейственность традиционных, «плоско-эволюционистских» теорий, восходящих к позитивистским пред­ставлениям.
Проблематика взаимоотношения общества с «безумцем» («наше общество не желает узнавать себя в больном индивиде, которого оно отвергает или запирает; по мере того, как оно диагнозирует болезнь, оно исключает из себя пациента») (Foucault:1972a, с. 63) позволила Фуко впоследствии сформулиро­вать концепцию «дисциплинарной власти» как орудия формирова­ния человеческой субъективности.
Фуко отмечает, что к концу Средневековья в Западной Евро­пе исчезла проказа, рассматривавшаяся как наказание человеку за его грехи, и в образовавшемся вакууме системы моральных сужде­ний ее место заняло безумие. В эпоху Возрождения сумасшедшие вели как правило бродячий образ жизни и не были обременены особыми запретами, хотя их изгоняли из городов, но на сельскую местность эти ограничения не распространялись. По представле­ниям той эпохи «подобное излечивалось себе подобным», и по­скольку безумие, вода и море считались проявлением одной и той же стихии изменчивости и непостоянства, то в качестве средства лечения предлагалось «путешествие по воде». И «корабли дура­ков» бороздили воды Европы, будоража воображение Брейгеля, Босха и Дюрера, Бранта и Эразма проблемой «безумного сознания», путающего реальность с воображаемым. Это было связано также и с тем, что начиная с XVII в., когда стало складываться представление о государстве как защитнике и хранителе всеобщего благосостояния, безумие, как и бедность, трудовая незаня­тость и нетрудоспособность больных и престарелых превратились в социальную проблему, за решение которой государство несло ответственность.
Через сто лет картина изменилась самым решительным обра­зом — место «корабля безумия» занял «дом умалишенных»: с 1659 г. начался период, как его назвал Фуко, «великого заключе­ния» — сумасшедшие были социально сегрегированы и «территориально изолированы» из пространства обитания «нормальных людей», психически ненормальные стали регулярно исключаться из общества и общественной жизни. Фуко связывает это с тем, что во второй половине XVII в. начала проявляться «социальная чувствительность», общая для всей европейской культуры: «Восприимчивость к бедности и ощущение долга по­мочь ей, новые формы реакции на проблемы незанятости и празд­ности, новая этика труда» (там же, с. 46).
В результате по всей Европы возникли «дома призрения», или, как их еще называли, «исправительные дома», где без всякого разбора помещались нищие, бродяги, больные, безработные, пре­ступники и сумасшедшие. Это «великое заключение», по Фуко, было широкомасштабным полицейским мероприятием, задачей которого было искоренить нищенство и праздность как источник социального беспорядка: «Безработный человек уже больше не прогонялся или наказывался; он брался на попечение за счет нации и ценой своей индивидуальной свободы. Между ним и обществом установилась система имплицитных обязательств: он имел право быть накормленным, но должен был принять условия физического и морального ограничения своей свободы тюремным заключени­ем» (там же. с. 48). В соответствии с новыми представлениями, когда главным грехом считались не гордость и высокомерие, а лень и безделье, заключенные должны были работать, так как труд стал рассматриваться как основное средство нравственного исправления.
К концу XVIII в. «дома заключения» доказали свою неэффек­тивность как в отношении сумасшедших, так и безработных; пер­вых не знали, куда помещать — в тюрьму, больницу или остав­лять под призором семьи; что касается вторых, то создание работ­ных домов только увеличивало количество безработных. Таким образом, замечает Фуко, дома заключения, возникнув в качестве меры социальной предосторожности в период зарождения индуст­риализации, полностью исчезли в начале XIX столетия.
Очередная смена представлений о природе безумия привела к «рождению клиники», к кардинальной реформе лечебных заведе­ний, когда больные и сумасшедшие были разделены и появились собственно психиатрические больницы — asiles d′alienes. Они так первоначально и назывались: «приют», «убежище» и их возникновение связано с именами Пинеля во Франции и Тьюка в Анг­лии. Хотя традиционно им приписывалось «освобождение» пси­хически больных и отмена практики «насильственного принужде­ния», Фуко стремится доказать, что фактически все обстояло со­вершенно иначе. Тот же Сэмуэл Тьюк, выступая за частичную отмену физического наказания и принуждения по отношению к умалишенным, вместо них пытался создать строгую систему само­ограничения; тем самым он «заменил свободный террор безумия на мучительные страдания ответственности... Больничное заведе­ние уже больше не наказывало безумного за его вину, это правда, но оно делало больше: оно организовало эту вину» (там же, с. 247). Труд в «Убежище» Тьюка рассматривался как моральный долг, как подчинение порядку. Место грубого физического подав­ления пациента заняли надзор и «авторитарный суд» администра­ции, больных стали воспитывать тщательно разработанной систе­мой поощрения и наказания, как детей. В результате душевно­больные «оказывались в положении несовершеннолетних, и в те­чение длительного времени разум представал для них в виде От­ца» (там же. с. 254).
Возникновение психических больниц (в книге «Рождение кли­ники», 1963) (Foucault:1978b), пенитенциарной системы (в работе «Надзор и наказание», 1975) (Foucault:1975) рассматриваются Фуко как проявление общего процесса модернизации общества, связанной со становлением субъективности как формы современ­ного сознания человека западной цивилизации. При этом ученый неразрывно связывает возникновение современной субъективно­сти и становление современного государства, видя в них единый механизм социального формирования и индивидуализации (т. е. понимает индивидуализацию сознания как его социализацию), как постепенный процесс, в ходе которого внешнее насилие было интериоризировано, сменилось состоянием «психического контроля» и самоконтроля общества.
В определенном смысле обостренное внимание Фуко к про­блеме безумия не является исключительной чертой лишь только его мышления — это скорее общее место всего современного за­падного «философствования о человеке», хотя и получившее осо­бое распространение в рамках постструктуралистских теоретиче­ских представлений. Практически для всех постструктуралистов было важно понятие «Другого» в человеке, или его собственной по отношению к себе «инаковости» — того не раскрытого в себе «другого», «присутствие» которого в человеке, в его бессозна­тельном, и делает человека нетождественным самому себе. Тайный, бессознательный характер этого «другого» ставит его на грань или, чаще всего, за пределы «нормы» — психической, соци­альной, нравственной, и тем самым дает основания рассматривать его как «безумного», как «сумасшедшего».
В любом случае, при общей «теоретической подозрительности» по отношению к «норме», официально закрепленной в обществе либо государственными законами, либо неофициальными «правилами нравственности», санкционируемые безумием «отклонения» от «нормы» часто воспринимаются как «гарант» свободы человека от его «детерминизации» господствующими структурами властных отношений. Так, Лакан утверждал, что бытие человека невозможно понять без его соотнесения с безуми­ем, как и не может быть человека без элемента безумия внутри себя.
Еще дальше тему «неизбежности безумия» развили Делез и Гваттари с их дифирамбами в честь «шизофрении» и «шизофреника», «привилегированное» положение которого якобы обеспечивает ему доступ к «фрагментарным истинам». У Делеза и Гваттари «желающая машина» (желание) по сути дела симво­лизирует свободного индивида — «шизо», который как «деконструированный субъект», «порождает себя как свободного человека, лишенного ответственности, одинокого и радостного, способного, наконец, сказать и сделать нечто просто от своего имени, не спрашивая на то разрешения: это желание, не испыты­вающее ни в чем нужды, поток, преодолевающий барьеры и коды, имя, не обозначающее больше какое-либо «это». Он просто пере­стал бояться сойти с ума» (Deleuze, Guattari: 1972, с. 131). Если спроецировать эти рассуждения на ту конкретно-историческую ситуацию, когда они писались — рубеж 60-х—70-х гг., — то их вряд ли можно понимать иначе, как теоретическое оправдание анархического характера студенческих волнений данного времени.

слово/понятие добавлено в понедельник 18 января 2010 года, 16:48:47

загрузить картинку к «Безумие»

Постмодернизм представляет собой скорее умонастроение, интеллектуальный стиль. Как тип ментальности постмодернизм – это гиперрефлексия, возникшая в условиях религиозно-философского вакуума, дискредитации идеологических концептов, тотального релятивизма, перепроизводства предметов сиюминутного потребления. Как творческая установка постмодернизм являет максимум интеллектуально-игрового, эвристического, рефлексивного, деструктивного и минимум смыслообразующего, этического, эстетического, конструктивного.

MedveD.Titla.Ru - иллюстрированный словарь албанского языка, возможность добавления ссылок, статей, картинок.

Постмодернизм был первым (и последним) направлением ХХ в., которое открыто призналось в том, что текст не отображает реальность, а творит новую реальность, вернее даже, много реальностей, часто вовсе не зависимых друг от друга.
Реальности нет. Есть различные виртуальные реальности.
Поиск различия между текстом и реальностью прекращен: реальность окончательно не обнаружена, имеется только текст.